Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов

Консервативный поворот» и «классикоцентризм» «долгих 1970-х»

темы внутреннего диссидентства и реакционности, «экологии природы и духа»

Творчество Ф. Абрамова, В. Солоухина, В. Шукшина, В. Астафьева, В. Белова, В. Распутина и др. рассматривается в контексте «неопочвенничества»

Гибридный характер советской модерности вызывает к жизни противоположные стратегии ее критики: либо с точки зрения утраченных и «оскверненных» домодерных традиций, либо с точки зрения неполноценности и неразвитости собственно модерного проекта. Первый (ресакрализирующий) тип критики представлен националистическим дискурсом «особого пути» России, иррациональной «русской духовности», православия, «исконных» (крестьянских и патриархальных) традиций. Критика модерности в этом дискурсе (в диапазоне от Солженицына и «деревенщиков» до авторов «Нашего современника», «Молодой гвардии» и журнала «Вече», различных вариаций «новой правой» и русского фашизма) выражается в интерпретации советского режима как результата вторжения инородных русской культуре сил, в свою очередь представленных Западом и евреями как агентами колонизации (модернизации), а также индустриально-урбанистической цивилизацией в целом97.

А ведь у этой проблематики есть и очевидное филологическое измерение — репрезентация идеологической топики в литературном тексте47 (с необходимой оговоркой — она не была иллюстрацией идеологической доктрины: позднесоветский консерватизм националистического извода, не имевший доступа к механизмам осуществления «реальной политики», реализовался преимущественно в литературно-критической форме; его «литературность» (мотивные комплексы, метафорика, стиль) сама по себе может стать предметом анализа только не как формальная «оболочка» идей, а как продуцирующая идеологические смыслы символическая система, испытавшая в свою очередь влияние идеологии48).

Функции «артикулированной аудитории» выполнили русские националисты-интеллектуалы, чей критицизм власть была готова терпеть, так как он не затрагивал ее авторитарной природы34, но чей креативный потенциал помогал «обеспечить новую идеологическую легитимность режима»35.

Брудный предложил рассматривать легальных русских националистов, и «деревенщиков» в частности, как главный объект «политики включения» (politics of inclusion), родившейся в недрах партийного аппарата брежневской поры32. С его точки зрения, хрущевские реформы сельского хозяйства и курс на десталинизацию в середине 1960-х годов вплотную подвели новое руководство страны к необходимости использовать для достижения своих политических целей «артикулированную аудиторию», то есть, ссылается Брудный на Кеннета Джовита, — «политически осведомленные и ориентированные группы, способные предложить режиму дифференцированные и сложные формы поддержки. В отличие от общественности — граждан, которые по своей инициативе определяют позицию в отношении важных политических вопросов, эта аудитория ограничена в политическом поведении теми ролями и действиями, которые предписаны самим режимом»33.

Консервативный курс, в 1970-е давший о себе знать в экономике, политике, культуре, стал результатом трансформации советской системы, которая, отказавшись от массового репрессивного воздействия на население, была вынуждена искать «мирные» способы поддержания себя в функциональном состоянии. Консервативную ориентацию подсказывали власти и внешние условия (от роста мировых цен на энергоносители до все более широкого проникновения западных стандартов общества потребления), и соображения самосохранения. По словам Алекса Береловича, термин «развитой социализм», который сейчас принято считать идеологическим симулякром, довольно точно обнаруживал существенную переориентацию системы. Он подавал обществу сигнал о том, что построение коммунизма более не определяет повестку дня24 и власть переходит на консервативные позиции. Вместо аскезы, трудовых подвигов и миссионерски заряженного порыва к коммунизму населению предлагалось существование «здесь и сейчас», в обстановке стабильности и относительного достатка. Консервативный тренд был обусловлен не только соображениями «большой политики» и заботами партийной элиты об упрочении собственного положения в ситуации ослабления мобилизационного тонуса. «Нормализация» соответствовала и массовым ожиданиям.

Андреа Грациози, заключался «в максимальном подавлении автономного — по собственной инициативе (курсив автора. — А.Р.) — участия крестьян в процессе модернизации...»

И что? Лучше стал человек? Жизнь его устроенней сделалась? Он высвободил ум и себя от забот о насущном хлебе для творчества и великих дел? Да ни хрена подобного! Все стало хуже и человек тоже. Эта двуногая скотина сама себя поставила к стенке и не понимает этого