Сказание о директоре Прончатове

Прекрасна была «Единица»! Если «Двойку» покрасили в желтое и темное, если у «Двойки» только труба была яркой, то «Единица» стояла под солнцем павлином: сама белая-белая, две трубы – голубые, корпус – кроваво-красный. В трюме у «Единички» два мотора по сто пятьдесят сил, в носовой надстройке две каюты – приемная и кабинет, в кормовой – коричневая спальная, зеленый линкрустовый туалет, желтая кухонька на четыре керосиновые конфорки. А как бежит «Единичка»! Как она бежит! Птица…

Пьяный не пьяный, трезвый не трезвый, а веселый, распахнутый, как щедрый кошелек, выходил Олег Олегович из нехамовских чертогов

Японская нация вообще хорошая, – задумчиво сказал он, – но народ среди нее попадается вредный. Я так думаю, что у него от плохой пищи вредность заводится. Бамбук – он хоть и дерево, но от него жиру нету, от него желчь в организме ходит…

Немецкая нация покрепче японской будет. Немец – он что любит? Колбасу, сосиски, шоколад почем зря трескает. Пиво опять же он пьет от пуза. Немец без пива жрать не сядет, это его и не проси. А от пива в теле получается крепкость, сила. Или ты возьми свинячью ногу, такую немец жарит целиком…

старик с прищуром придирчиво скосил глаза на поднос – стоял на нем графин не то с квасом, не то с медовухой, лежали жарко зарумянившиеся оладьи, как бы покрытые лаком куски сала, горбатый от сочности ломоть мяса, ленивый соленый огурец, а в уголке притулился серебряный стаканчик (тут уж гадать нечего!) с водкой.

Стук копыт, свист синего воздуха, удар по глазам серебряной излучиной обской старицы.