Сам я отнюдь не был горестным посланцем более сильной, чем я, мысли, не был ни игрушкой ее, ни жертвой, ибо мысль эта хоть и подчинила меня себе, но подчинила с моей же помощью, и в конечном счете всегда была мне под стать, я любил ее, любил только ее одну, и желал всего, что со мной случилось, и не смотрел ни на кого, кроме нее, где бы она ни была и где бы ни был я сам, в разлуке, в горе, в неотвратимости мертвых вещей и в необходимости живых, в усталости после работы, во всех тех лицах, что рождены моим любопытством, в моих лживых речах и обманчивых чувствах, в молчании и в ночи,- я отдавал ей всю свою силу, а она мне свою, и эта наша великая, слишком великая сила, против которой бессильно все, быть может, обрекает нас на безмерное горе, но если это и так, то горе это я беру на себя и радуюсь ему безмерно, а ей говорю, сегодня и всегда: "Иди сюда", и она всегда рядом со мной