Вот идет человек

Как бы жестоко мир ни ударял по душам людей, в них есть заложенное Богом достоинство и оно проявится, если дать ему шанс. В этом наша надежда и вера, и это единственное, что делает нашу жизнь стоящей».

В семнадцать лет я, чувствуя себя глубоко несчастным, читал роман Карла Эмиля Францоза и из него узнал про Шейлока. Я лежал и рыдал от несправедливости, с которой столкнулся этот человек. Тогда я решил всю свою жизнь положить на то, чтобы швырнуть эту несправедливость миру в лицо.

Германом. Мне это имя не по душе». «Милый юноша, — успокаивал меня дипломатичный секретарь, — вы принимаете все слишком близко к сердцу. Поверьте мне, имя совершенно ничего не значит, имя — это пустой звук». «Для меня — нет», — сказал я. «Ну а как бы вы хотели, чтобы вас звали?» — «Стефан», — ответил я. Он немного подумал и сказал: «Нет, это тоже не пойдет. Стефан звучит слишком по-венгерски. А как вам Александр? Александр Гранах. У вас в имени будет целых четыре „а“, а у Моисси — всего два. Ну что, договорились?» «Договорились», — и мы ударили по рукам. На следующий день я увидел на афишах свое новое имя, с четырьмя «а». И мне стало в четыре раза лучше на душе. Постепенно я стал привыкать к своему новому имени — оно ведь теперь было частью моей новой жизни, моей новой профессии, частью театра. По мере своих сил я заботился о нем. Имя — это нечто очень важное, а вовсе не пустой звук, как сказал секретарь. Нет, с этим мнением я никак не могу согласиться. Имя — не пустой звук!

Моя ничтожная роль была указана так же, как и главные, тем же скромным шрифтом. Там было написано: слуга в трактире — Йешая Гранах. Ах как же я был счастлив! Все это едва укладывалось у меня в голове. Потом, через несколько дней, мое имя поменяли на «Герман Гранах». Мне это не понравилось. Я пошел к секретарю театра и выразил свой протест — я не хотел, чтобы меня звали Германом. «Да, — сказал секретарь, — но Йешая тоже не годится. Для Немецкого театра это звучит слишком по-еврейски». «Это, конечно, так, — пробормотал я, — но Герман мне не нравится. Я не хочу, чтобы меня звали Герма

лово «дружба» для меня с самого детства было священным. Отец очень часто говорил с нами о дружбе. Он объяснял нам, что иметь друга или быть другом — большое счастье. Дружба — это святое, у нее свои законы, и простирается она гораздо дальше, чем родственные и семейные связи, говорил он. Потому что семью мы не выбираем, а друзей находим сами. Семья — как земля. На земле человек живет, она его кормит. А дружба — как алмазы, золотые жилы или еще какие-нибудь сокровища, запрятанные глубоко в земле. Редкие люди находят золотую жилу, и то же самое можно сказать о дружбе. Дарить дружбу приятнее, чем принимать. Но высшее блаженство — если дружба держит равновесие.

Так продолжалось до тех пор, пока мой учитель не отвел меня в сторонку и не сказал мне: «Я знаю, знаю, что ты гораздо смелее и смышленее других детей, но именно поэтому ты должен защищать их, а не пугать. Впрочем, я не вмешиваюсь в ваши дела и полагаюсь на твой собственный разум». И тогда я понял, что он прав, и больше никогда этого не делал, но поступал я так главным образом из любви к нашему учителю Шимшеле Мильницеру, ради которого мы были готовы на все.

В другой раз, когда он, как это часто случалось, заснул, сидя за столом и положив голову на правую руку, мы расплавленным воском приклеили его бороду к столу. Когда он проснулся, он отскоблил воск со стола и кое-как вычистил его из бороды и в этот день ни словом не обмолвился о нашей проказе и никак на нее не отреагировал.
Прошло еще несколько дней, и он сказал нам: «Дети, недавно кто-то из вас сыграл злую шутку с моей бородой. Я тогда ничего не сказал, но не потому, что я не обиделся. Напротив, я так огорчился, что просто не мог ничего сказать. Вы знаете, что у меня немало забот и я очень беден. Но Господь Бог дал мне бороду, как Он дает бороду людям, что не знают забот и живут в достатке. Поэтому моя борода была для меня утешением. Оскорбляя ее, вы делаете меня еще беднее, чем я есть, но при этом никто из вас не становится богаче».

Священника не позвали, потому что старый Федоркив сказал: «Благодарение-Богу никогда не читал Библию и не слушал проповеди нашего священника. Но он любил своего друга такой нежной и преданной любовью, что она наверняка придется по душе Отцу всего сущего, хотя священнику этого никогда не понять».

Это были очень серьезные разговоры, ни на секунду не становившиеся циничными или кощунственными. Потому что не верить или даже только сомневаться означало бы почти то же самое, как не верить или сомневаться в том, что твердая, надежная земля у тебя под ногами сможет тебя удержать, или что солнце взойдет и на следующее утро, или что после ледяной зимы снова наступит весна, или что, когда растает снег, взойдут озимые!

Вертелся этот вечный разговор вокруг вопроса о том, поче-му Господь Бог, которого признают и почитают все народы и все религии и который сам, будучи отцом всего сущего, тоже признает и принимает всех живых существ, включая дождевых червей, почему же Он не создал один народ, большой единый народ и одну религию? Говорили они и о Его всемогуществе, чудесным проявлением которого был каждый аист, возвращающийся весной из теплых краев, и каждая полевая мышка. И что Он мог бы, если бы захотел, загнать в одну яму всех чертей и злых духов и замучить их до смерти, но почему-то Он их создал, этих духов и чертей, которым иногда удается сбить нас с толку?