Евгения Лысенко

н и любил вспоминать те времена как доказательство того, чем он мог и сумел бы стать, если б ему заблагорассудилось.

теперь в Риме много о них говорят, – верно, потому, что о чем-нибудь другом говорить опасно.

человек, достигший вечерней поры жизни

Столь же легко, сколь и неправильно, он говорил на нескольких языках;

литература — всего лишь управляемое сновидение

В его словах не было ни вызова, ни издевки — они выражали твердую волю, делавшую будущее столь же непреложным, как прошлое. Его аргументы здесь роли не играли, сила была в человеке, а не в его умении убеждать.

Подчас я склонен думать, что хороший читатель еще более загадочен и уникален, чем хороший автор.

Петроний, правда, уверял, что его это дело мало волнует и что говорил он с императором только как частное лицо, как «арбитр изящества», чье эстетическое чувство оскорбляла столь варварская бойня, приличествующая разве каким-нибудь скифам, но не римлянам

Император пишет стихи, и все подражают ему. Не дозволяется только писать стихи лучше, чем император

«Виниций прав, — подумал Петроний, — а моя Хрисотемида стара, стара… как Троя!»