Владимир Земцов

В том, что предвоенная политика Александра I в отношении Литвы оказалась достаточно эффективной, Наполеон убедился на встрече с представителями Виленского университета. Ректор Я. Снядецкий в речи перед французским императором весьма смело начал превозносить Александра I, отметив, что именно «этот просвещенный государь учинил для распространения образования в своем государстве», и что «Виленский университет обязан цветущим своим состоянием и всем, что только находится в нем лучшего, милостям сего императора». Выслушав подобные тирады, Наполеон ответил: «Да, это превосходный государь, он философ на троне» [178]

Тем не менее напряженность между французским командованием и католическим клиром Вильно уже изначально была не только предопределена фактом пленения папы римского Пия VII, но и теми воспоминаниями и представлениями о религиозных гонениях времен революции во Франции, которые были еще очень живы в умах католического населения Литвы. Было очевидно, что французское командование показным проявлением своей религиозности решало главным образом практические задачи

17 сентября решением Комиссии ВП ВКЛ был установлен (согласно тексту документа – восстановлен на основе польской конституции 1789 года) «единовременный» налог с лиц духовного звания (вне зависимости от католического, униатского или православного вероисповедания) в виде т. н. «гербового сбора», размер которого определялся классом духовенства, и «процентного сбора», а именно 5 % с четырехлетнего дохода с занимаемых должностей [185]. Если вспомнить, что подобного сбора не существовало при русском правительстве, то можно представить, с каким облегчением – тайным или явным – духовенство края восприняло возвращение русской администрации [186].

Важно отметить, что французские командование и администрация в своей политике в Литве последовательно исходили из принципа равенства всех религиозных конфессий. Этой линии поведения французское командование придерживалось неукоснительно, несмотря на проекты, предлагавшиеся «варшавскими поляками» [188], исходившими из подходов иного рода. Однако на практике ситуация могла быть и иной. Так, из всех виленских монастырей особенно пострадал единственный в городе православный Свято-Духов монастырь. Более того, несмотря на то что все духовенство было освобождено от «дачи натурою» людей в Национальную гвардию, муниципалитет потребовал от этого монастыря «поставить натурою трех человек в гвардию», что и пришлось сделать [189]

Однако тяготы войны, соединенные с постепенной утратой иллюзий литовским дворянством в отношении целей и действий Наполеона, привели к взаимному разочарованию обеих сторон – как временного руководства Литвы, так и администрации Великой армии

Однако не все было так однозначно. Среди еврейской верхушки нашлись богатые и предприимчивые единоверцы, которые не преминули воспользоваться возникшими обстоятельствами и обогатиться. Ни французское командование, ни литовское правительство не могли обойтись без поддержки оборотистых евреев в том, что касалось обеспечения армии продовольствием и обмундированием. О контрактах с тремя еврейскими купцами на продовольственные поставки писал Бассано [197]; о том, как быстро прислали все необходимое для экипировки войск поставщики-евреи, имевшие свои склады в Кенигсберге, Данциге и других городах, сообщал Гогендорп [198]. Нередко и простые евреи, пользуясь случаем, получали свой «гешефт» от наводнивших литовский край русских, наполеоновских, и снова русских войск [199]

Нельзя игнорировать и ряд других важных моментов. Появление в литовском крае многоязычной европейской армии, среди солдат и даже офицеров которой было немало евреев, не могло не способствовать разрушению изолированных кагальным начальством сообществ. Перед многими литовскими евреями замаячили новые социальные горизонты. Более того, как справедливо отмечает В. Лукин, появилась тенденция «к установлению диалога центральной власти [имеется в виду российская власть. – В. З.] с подданными-евреями», что стало важным фактором «формирования новой субэтнической общности – российского еврейства с новой общеимперской самоидентификацией» [200]

В отличие от проникнутой цинизмом политики Наполеона, направленной исключительно на то, чтобы воспользоваться ресурсами Литвы в военных целях, возвратившиеся в Вильно русские власти были сконцентрированы на иных задачах и ориентированы на иной стиль взаимоотношений с населением края. 24 декабря (ст. ст.) Александр I подписал манифест, в котором предавал виленские события времен наполеоновского нашествия «вечному забвению и глубокому молчанию», а действия лиц, сотрудничавших с Наполеоном, «прощению»