Феликс Сандалов

Праздник должен быть всеобщим и спонтанным. Роль зрителя унизительна.

Практически в каждом разговоре о «Соломенных енотах» — даже почаще слова «формейшен» — я слышал о знаменитом ударе бутылкой по голове, которым Борис Усов награждал приближающуюся к нему реальность. «Усов меня ни разу не бил» — это такая важная метка в разговоре, указание на собственную исключительность, хотя никаких видимых глазу повреждений от выплеска эмоций лидера «Соломенных енотов» («СЕ») я ни у кого из собеседников не заметил. Встречались лишь зажившие поперечные порезы на руках — самостоятельная домашняя работа. Такие, кстати, есть и у самого Усова, чьи худые, длинные, совершенно не музыкантские конечности как будто побывали под циркуляркой. Сам Борис на это философски замечает, что вид крови успокаивает — ну да. Он искал умиротворения в пожаре девяностых и в итоге невероятным образом его обрел — в другое время и другим человеком. Психический же урон от его песен гораздо глубже, чем пара порезов, да и не зарастает так просто. Многие признаются, что беспокойство, внушенное музыкой «Енотов», очень сложно вытравить: для кого-то этот след остается эстетским шрамированием, подохранным наследием бурной юности, а для кого-то выжженным клеймом, по сей день диктующим ничем иным не обусловленные поступки. «Соломенные еноты» — это вообще травматичный опыт, такое коллективное кровопускание, способ снять напряжение. Как спел сам Усов: «Мы были для них чем-то вроде слезоотвода» — ну да. Были и остаются.
Двадцатилетнему Усову лучше прочих удалось ухватить ощущение великого драйва, адреналиновой вспышки внутри катастрофы, затянувшейся на долгие годы. Тогда казалось, что все может кончится в миг: девяностые в России прошли в ожидании грядущего конца света, который предсказывали все, от политиков до колдунов; узнаваемые очертания мира плавились под натиском беспощадных обновлений; дефицит, переходящий в шокирующее изобилие, имущественное расслоение, бандитизм, беспросветность, пустота — в разрушительном огне сверхновой российской истории многим — в том числе и героям этой книги — опалило крылья. От кого-то остался только пепел: вокруг мифа о «Енотах» стелется дымка смертей. Показательно, что ушедшие соратники — вне зависимости от причины смерти — воспринимались «изнутри» как герои, погибшие в борьбе за правду. Собственно, и закончились «Еноты» как война, поставленная на паузу, — не миром, но перемирием.
Это музыка для неизнеженных ушей: творчество «Соломенных енотов» — это неподдельный постпанк в условиях постапокалипсиса. Сиротский саунд их альбомов первой половины девяностых не вызывает вопросов: под нестройный аккомпанемент перегруженной гитары кто-то высоким, ломающимся голосом кричит мимо нот «Каждый день я слышу зов тюрьмы» — ну да, а как еще звучать песням сердитой Москвы, оккупированной ломбардами и дорогими машинами? «Еноты» в этих условиях занимались отвоеванием территории детства — пользуясь их же словами: «Total Recall, я больше в школу не пойду». С годами песни «СЕ» мутировали в нечто совершенно иное: в их развитии

Одновременно завершилось создание того, что Лев Гончаров несколько лет назад назвал «поэтической вселенной Бориса Усова», только теперь это уже оформлено и состоялось как отдельное целое, одновременно являющееся частью того, что когда-то называли «контркультура».