Игорь Малышев

Ещё Джойс и Эренбург сравнивали Владивосток с Сан-Франциско.

А ведь взаимное проникновение Азии и Европы, обозначившееся было в литературе восточной ветви эмиграции (Арсений Несмелов, Борис Юльский, Михаил Щербаков, Валерий Перелешин, Николай Байков...), могло бы дать интереснейшие плоды.

Эдуард Лимонов (не он один) давно говорит о смерти романа: «Форма романа — это на самом деле для уровня сознания сразу после шимпанзе... Вот у меня лежит в ящике моё уголовное дело — вот это литература».

Нам ни к чему сюжеты и интриги,
Про всё мы знаем, про всё, чего ни дашь.
Я, например, на свете лучшей книгой
Считаю кодекс Уголовный наш.

Интонация — вот главная информация, действующее вещество текста.

Какие-то блогеры, не сделавшие ничего полезного, самозваные специалисты по всем вопросам вдруг оказываются властителями дум, законодателями мод и вершителями судеб...

Прочёл, что бельгийцы не то французы ввели термин «железнодорожный роман» — книга, которую глотаешь быстро, за время среднеевропейской поездки по скоростной ветке. Мне-то при упоминании железной дороги представляется Транссиб. Наш «железнодорожный роман» — книга, которую меньше чем за неделю, пока поезд преодолевает путь от Владивостока до Москвы, не осилить. А в твиттер пусть пишут европейцы.

Главнее содержания становится интонация, атмосфера. Сюжет любого романа можно пересказать несколькими предложениями. Значит, дело в чём-то другом. Содержание было важнее раньше, в эпоху дефицита информации. Сейчас ценнее найти собственную мелодию в семи вечных безвыходных нотах. Интонация — вот главная информация, действующее вещество текста.

отсутствие Бабеля, Стивенсона, Джека Лондона пространство и время осмысливались нехудожественными, «специальными» текстами, вплоть до газетных объявлений и милицейских сводок с их невыдуманным драматизмом и даже неожиданной поэзией.

Лимонов нарциссичен, Иванов — текстоцентричен, имперсонален. Он разделяет эстетические представления Т. С. Элиота о безличном характере литературы