Юлия Щербинина

В 1716 году воинским уставом Петра I было введено шельмование (нем. schelmen – назвать подлецом) – позорящее наказание для дворян, приговоренных к смертной казни либо вечной ссылке. По сути, это был светский аналог анафемы и вариант античной атимии. Виновный публично объявлялся вором (шельмой), получал на грудь табличку с описанием вины и доставлялся к месту казни на черных дрогах. Затем над его головой преломляли шпагу либо прибивали доску с именем к виселице в знак лишения дворянства, всех сословных привилегий и гражданских прав.

Указ гласил: «Шелмован и из числа добрых людей извержен». Ошельмованный оказывался «яко же умре» (юридическая смерть!), исторгался из общества, исключался из коммуникации. За любые преступления против него, кроме убийства, не было уголовных наказаний. Он лишался права находиться на госслужбе, обращаться в суд и даже ходить в гости.

«Генеральный регламент» грозил галерами за порочащие контакты с ошельмованными. Их строжайше запрещалось «в какое-либо дело, ниже свидетельство принимать», а также «посещать и в компании допускать». В довершение ко всему ошельмованный лишался фамилии (ср.: античная практика «забвения имени»), превращаясь в «бывшего Гурьева», «бывшего Иванова». Это было проклятие-изоляция.

обрядовое устрашение и публичное переживание инсценировки казни, отчасти схожее с шельмованием, получило название политическая смерть. Через тридцать лет ей будет дано более развернутое толкование. «Сенат рассуждает: политическою смертью должно именовать то, ежели кто положен будет на плаху или возведен будет на виселицу, а потом наказан будет кнутом с вырезанием ноздрей или хотя и без всякого наказания, только вечной ссылкой».

Один из самых известных случаев инсценированного приготовления к смертной казни в XIX веке – возведение на эшафот не знавших о своем помиловании петрашевцев, в числе которых был молодой Достоевский. По признанию писателя, им пришлось пережить «десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти». Петрашевцам зачитали конфирмацию смертного приговора, надели на них предсмертные рубахи, ритуально преломили шпагу над головами дворян, скомандовали солдатам прицелиться… И лишь затем огласили итоговый приговор.

В отсутствие наказуемого казнь могла совершаться заочно и символически. Эта традиция шла из средневековой Европы, где осужденный на пожизненное заключение либо приговоренный к казни, но укрывшийся от правосудия, в особых случаях заменялся табличкой с именем или куклой, которая называлась эффи́гия (лат. effigies). Считалось, что казнь in effigie (заочно, постановочно, в изображении) не только позорна, но и способна повлиять на судьбу злодея.

Неодобрительная лексика, слова и выражения с осуждающим значением называются в лингвистике пейоративы (лат. pejorare – ухудшать) и дерогативы (англ. derogatory term – уничижительный термин; фр. pejoratif – уничижительный).

У славян ночным призраком-пугалом была Мара, что неслышно опускалась на грудь спящих, вызывая удушье и дурные сны, получившие название кошмаров.

Любопытна англоязычная семиотика шантажа. В общем значении он ассоциирован с черным цветом – blackmail; в политической сфере связан с серым – graymail; в области бизнеса представлен белым и зеленым – whitemail, greenmail; в гендерно-сексуальных отношениях соотнесен с розовым – pinkmail.

После 1766 года шельмование было заменено в России «лишением прав состояния» и стало называться гражданской казнью, существенно ограничивавшей, но полностью не отменявшей правоспособность наказуемого. Ритуал применялся исключительно к дворянам и состоял в том же публичном «повреждении чести» – преломлении шпаги над головой осужденного в знак лишения прав состояния. Этой экзекуции в разное время подвергались некоторые из декабристов, писатель Николай Чернышевский, этнограф Григорий Потанин.

Новое время переосмыслило не только функции проклятия, но и связанные с ним культурные практики. Так, в период Великой французской революции стало вновь актуально древнеримское понятие враг народа (лат. hostis publicus – букв. «враг общества») – объявление человека вне закона с последующим уничтожением. Это определение применялось к сторонникам возврата королевской власти, смутьянам, распространителям ложных известий, фактически являясь очередной разновидностью социального проклятия.

Затем «врагов ВКП(б) и Советской власти» маниакально разыскивали и массово истребляли во время сталинских репрессий. Эта формула означала уже не только и даже не столько политический ярлык (гл. XIV) и судимость по печально известной 58-й статье УК РСФСР, но фактически все то же исключение человека из общественной жизни, исторжение из коммуникации. С родственниками «врагов народа» переставали общаться соседи, от них шарахались сослуживцы. Детей «врагов народа» жестоко третировали сверстники и всячески унижали взрослые

слух – rumour, сплетня – gossip, молва – hearsay (информация из недостоверных и непроверенных источников) и word-of-mouth (неформальное распространение информации о чем-либо). Плюс идиоматические обороты и просторечные выражения с различными смысловыми оттенками: buzz – слухи, молва; grapevine – ложные слухи; tittle-tattle – скорее женская сплетня; scuttlebutt – порочащая сплетня, негативный слух

Сплетня часто ориентирована на развлечение, а слух нацелен прежде всего на оповещение, передачу информации. Слух преимущественно самозарождается, имеет стихийный, спонтанный характер, тогда как сплетня чаще конструируется, искусственно моделируется. Конструирование сплетни можно описать метафорой «внутреннего взора» (персональное суждение о факте, ситуации), а порождение слуха – метафорой «бокового зрения», sideshadowing (англ. «сторонний взгляд на ситуацию»).